Бетси с ненавистью посмотрела на наряд, который несколько часов назад казался ей верхом совершенства.
Но в ее комнату вошел человек, которого сегодня Бетси хотела видеть меньше всех.
– Ну как ты? – сочувственно спросил Дэн.
Бетси поняла, что он на самом деле переживает за нее. В его голосе не было и капли торжества или надежды. Для этого Дэн Хэттвей был слишком порядочным человеком.
– Паршиво, – честно призналась Бетси.
– Ты не против, если я тебя осмотрю? Все же ты пробыла без сознания почти два часа…
– Да, конечно.
Дэн деловито принялся за привычную работу. Выслушал пульс, сердечный ритм, проверил рефлексы. Сейчас он был врачом и прятал за этой маской израненное сердце мужчины.
– Насколько я могу судить, все в норме. С точки зрения физиологии ты здорова. – Он замолчал, почувствовав неловкость, ведь из врача он вновь превращался в мужчину. – Я чем-то могу тебе помочь?
– Скажи, Дэн, время действительно лечит?
– Я не знаю лучшего врача. Но это лекарство требуется в больших дозах. – Он устало улыбнулся. – Я не удержался и все же посмотрел, как ты входила в церковь. Ты была самой красивой невестой. Мне жаль, что все так получилось.
– Спасибо, Дэн. – Бетси не знала, что еще сказать. Извиниться за ту боль, что причинила ему? Но ведь она все сделала по совести. Она не любила Дэна Хэттвея, она любила Фрэнка. И все еще любит мужчину из своего сна.
– Я пойду, наверное. Тебе сейчас лучше отдохнуть. И, кстати, когда ты выйдешь на работу? Конечно, у тебя сейчас отпуск, но я уверен, было бы лучше, если бы ты вновь погрузилась в суматоху больницы…
– Послезавтра, – откликнулась Бетси.
Да, уйти с головой в работу, пока не начнет действовать «лучшее лекарство», – это был сейчас единственный выход.
Все в этом доме казалось Фрэнку чужим. Высокие потолки, витражные окна, антикварная мебель подавляли его. Это был не дом, а показатель статуса, уровня жизни, положения в обществе, поскольку нигде не было и капли индивидуальности. Даже в своей комнате Фрэнк не чувствовал ничего, что могло бы раскрыть утраченную часть его личности. Просто интерьер из глянцевого журнала. Фрэнк недоумевал, как он мог жить в этом доме и не сойти с ума.
Эстель же чувствовала себя превосходно. Чинные завтраки и разговоры о погоде, казалось, составляли саму ее суть. Она активно пыталась вернуть Фрэнка в прежнюю жизнь. Они постоянно ужинали в шикарных ресторанах, посещали концерты и выставки, скачки – и везде Эстель чувствовала себя как рыба в воде. Это была ее стихия, это был ее мир. Но в этом мире Фрэнк не находил места новому себе.
Вокруг него было множество людей, но ни с кем Фрэнк не чувствовал себя так свободно, как с Уиллом и кузенами Бетси. Все вокруг казалось ему спектаклем. Люди здесь не жили, они играли свои роли. И даже Эстель лишь играла роль его жены. Фрэнк не смог бы сказать, почему он в этом так уверен, ведь Эстель делала все, чтобы помочь ему вернуться, вот только в ее словах, в ее действиях не было ни капли тепла, человеческого участия. Создавалось ощущение, будто она просто выполняет свой долг. Или боится потерять лицо.
Страх сказать что-то не то, сделать что-то не так теперь постоянно сопровождал Фрэнка. Правила приличия в этом мире значили почти все. Многое шокировало Фрэнка, многое вызывало отвращение, но ради жены он пытался смирить свои чувства, вновь научиться держать их в узде. В конце концов, ведь когда-то он был одним из столпов этого общества!
Долг теперь висел над шеей Фрэнка, как меч палача. Он отдавал себе отчет в том, что не любит Эстель, что ему не нравятся люди, находящиеся рядом с ним, но уйти, вернуться к Бетси и тихой жизни в Суонси он уже не мог. Не имел права. Эстель была на его попечении, и Фрэнк знал, что, если он уйдет, мир Эстель обрушится и погребет ее под обломками. Предприятия требовали его внимания. Сотни людей зависели от того, как Фрэнк будет вести дела. И он решил уйти с головой в работу, постараться вспомнить все, что знал и умел, уставать так, чтобы вечером сил хватало лишь добраться до кровати и уснуть.
Знания быстро возвращались к Фрэнку. Наверное, многое из того, что он должен был делать, уже вышло на уровень навыков. Он легко справлялся со всеми текущими делами, решал возникающие проблемы еще более виртуозно, чем раньше.
– У вас появился новый взгляд на мир, мистер Рид, – сказал ему как-то управляющий банком, с которым сотрудничал еще отец Фрэнка.
– Да, теперь я многое оцениваю иначе, – ответил он, вкладывая в эти слова совсем другой смысл.
Фрэнк смотрел на свою прежнюю жизнь словно со стороны. Иногда он горько думал об амнезии, как о лучшем, что случилось с ним. Чем больше проходило времени, тем больше жизнь в доме Редфастов казалась похожей на сказку. В особняке, когда-то принадлежавшем его матери, Фрэнк чувствовал себя словно в музее, иногда он даже ловил себя на мысли, что боится повредить какой-то особенно ценный экспонат.
Да и с Эстель отношения с каждым днем становились все хуже и хуже. Всем своим видом жена выражала обиду, постоянно жаловалась на невнимание со стороны Фрэнка, иногда устраивала игру в молчанку, которая ужасно раздражала и злила Фрэнка. На его прямые вопросы вежливо-холодным тоном отвечала:
– Ну что ты! Все в порядке, мы ведь образцовая семья.
Фрэнк не понимал, что с ней происходит, не знал, где искать ответы. Рядом с ним не было ни одного по-настоящему, духовно, близкого человека. Даже Стенли, о котором все вокруг говорили, как о его лучшем друге, казался Фрэнку далеким и чужим. И все же, когда атмосфера в доме стала совсем невыносимой, Фрэнк понял, что ему нужен совет. Если когда-то они со Стенли были так дружны, может быть, стоит поговорить с ним? Ведь, как друг, он должен разбираться в сложных отношениях Фрэнка и Эстель. Наверняка Фрэнк раньше что-то рассказывал ему о своей семейной жизни. Да и Эстель отлично общалась со Стенли. Фрэнк видел, как с его другом жена болтает легко и непринужденно, знал, что они часто встречаются в городе, сидят в кафе и «просто говорят». Если кто и мог дать ему совет, то только старый друг.